Галактика сгибалась под его напором, как жертва, вброшенная в грязь собственной добродетели - нервными рывками сплевывая подступающую к горлу кровь, еще не утратив надежды заслужить милосердие, но уже обнажая свой затуманенный, все такой же наивный взгляд приговоренного.
Хакс систематично перемалывал ее кости до кровавого-белого порошка из уничтоженных планет и неуслышанных криков о помощи, втаптывал лицом в землю, заставлял захлебываться в собственных слезах так, чтобы ей самой захотелось сдаться. Он был терпелив и почти галантен. Ей требовалось время - он давал ей время. Она не помнила себя от боли - он впрыскивал ей легкую дозу снотворного. Ранкор его раздери, он готов был сидеть рядом и стирать кровь с ее губ, пока она пыталась отплеваться - с той лишь целью, чтобы наконец услышать долгожданное "хватит".
Стоило признать, это слегка надоедало.
В начале этой войны Хакс был человеком, способным не просто захватывать вершины, но при необходимости сдвигать их с места, будто ветер - бумажные поплавки, на которые они в детстве приманивали рыб в мутном озере вокруг Академии. Сейчас, спустя годы противоборствующей силы, обязавшей лидера Первого Ордена перерезать глотки в качестве ежедневной разминки хладнокровия, Донака чувствовал, что конец уже близок. Цель, выскальзывавшая из его пальцев последние несколько лет, успокоилась и затянулась ошейником у самого кадыка, покорно уложив неспокойную голову на плечо.
Он победил. Железный привкус этой победы уже успел застояться во рту и опостылеть, хотя Республика еще предпринимала попытки загореться от своих тускнеющих, почти исчезнувших искр сопротивления.
Одна из них сейчас была привязана к железному креслу напротив - представитель вымирающего (вымершего) вида отчаянных, способных чуть ли не безоружными идти на лучших штурмовиков Первого Ордена.
- Признаться, я несколько переживал, что мы так и не успеем пообщаться лицом к лицу. За вами была замечена губительная тенденция бросаться под все мои звездолеты, - произнес Хакс со спокойствием человека, детально распланировавшего свою жизнь на ближайшие пятнадцать лет.
Никого и никогда Донака не ловил с таким остервенением (если в контексте лидера ПО вообще были применимы такие громкие слова, как "остервенение"), как "лучшего пилота сопротивления" По Дэмерона. Хакс уважал сильных противников, потому что встречал их не так часто, и взмыленный, израненный генерал, доживающий свои последние часы в железной хватке пыточного кресла, был чуть ли не последним. Первый Орден перебил их всех, а те, кто каким-то образом успел избежать этой участи, в итоге пали от разящего меча Кайло Рена. Кто бы мог подумать.
Хакс отложил пиджак и принялся закатывать рукава. Воспоминания о его последних допросах успели стереться из памяти, но ведь это, по сути, как управлять зведолетом - научился один раз, и твое тело уже никогда не забудет, за какие рычаги нужно потянуть.
В комнате их было трое. Донака хотел оставить двух штурмовиков, но потом решил обойтись одним - в конце концов, он уважал чужое личное пространство и не хотел вынуждать генерала унижаться больше, чем того требовала ситуация. А унижений предстояло достаточно - боль, каким бы банальным методом воздействия она не представлялась, могла оказывать магический, чуть ли не сакральный эффект на свою жертву, и Хакс был в состоянии использовать это ее свойство по максимуму.
- Вы отличный пилот, Дэмерон, - без всякой издевки произнес Донака, - жаль, что вам придется расплачиваться за это подобным образом. Впрочем, вы всегда можете поделиться со мной необходимой информацией.
Хакс знал, что этого не произойдет. Им двоим могут понадобиться часы, возможно, сутки (хотя он надеялся, что до этого не дойдет), прежде чем происходящее наконец ослепит генерала и сделает его подвластным чужой воле.
Штурмовик среагировал на легкий кивок главнокомандующего моментально, будто они отрепетировали эту восприимчивость накануне - взмах руки, и по телу генерала разбежались крохотные медицинские дроиды, напоминающие оголодавших насекомых.
- Не хотелось бы убивать Вас раньше времени, - пояснил Донака, разглядывая тонкий поднос со шприцами и инструментами, пристроенный на столике возле кресла.